Дата интервью 17,19 января 1951 г
Население Советского Союза и опасалось и ожидало начала войны. Война означала крушение жизненного уклада, но ее также воспринимали как способ выбраться из тупика советского существования. Я жил в Москве. Красная Армия отступала и 16 октября 1941 г. мы узнали, что немцы в 30 или 40 километрах от столицы. Тогда все скрываемые раньше эмоции вырвались наружу. Я состоял на "особом учете" как профессор артиллерийской Академии, в капитанском звании, соответствующем, однако чину генерал-майора. Меня назначили главой противовоздушной обороны, на этом посту мне пришлось общаться с управдомами. 15-го два управдома пришли ко мне и доложили, что выбрасываются целые ящики бумаг, содержащие в основном "официальные" и просоветские книги, включая труды Ленина, Маркса, Энгельса, партийные публикации. Это были дома, в которых жило довольно много госслужащих. На дорожках можно было видеть обрывки партбилетов с замазанными именами. Мой часовщик открыто высказал свое недовольство ходом войны, мол, по действиям Советского правительства создается впечатление, что оно бросает нас на произвол судьбы: сначала все эти жертвы, чтобы выиграть войну, а теперь мы проигрываем ее.
Большинство уже и не старалось скрывать антисоветские чувства. В своей книге Коряков дал верную картину тех дней. Население Москвы не стало бы защищать столицу. У нас не было возможности составить собственное мнение о немцах, оставались досужие домыслы. То же настроение царило и в армии. Меня назначили ответственным за подготовку дивизий ополчения. Первая дивизия, которую я получил состояла из одних интеллигентов, которые не умели воевать и считали себя обреченными на гибель. Настроение было явно пораженческим.
Родственники моей жены рассказали мне, что в Ялте и Симферополе люди также открыто выступали против режима, кажется это был всеобщий феномен, но был также и заметный страх перед тем, что немцы могут натворить в наших городах. Единственным, сказавшим мне, что его отправили организовывать военные соединения, партизанские отряды для обороны столицы, был инженер Филимонов. Иными словами оппозиция режиму была сильна и в партийных кругах. Возьмите пример Воскобойника. Он был крупным инженером, никогда не был арестован, пользовался всеми партийными привилегиями. В целом, трагедию советской интеллигенции - хотя сама она была против системы, но вся ее работа объективно укрпеляла режим - сейчас не слишком стремятся изучать. Сам я тоже никогда не был арестован, но мой отец был сослан в связи с шахтинским делом.
Месяцы с декабря 1941 по май 1942-го я провел на фронте. К этому времени отношение к немцам уже изменилось. Перед нами стояла трагическая дилемма: мы не хотели защищать советский режим, но и не хотели воевать на стороне немцев. Наше отношение изменилось, потому что мы узнали
1) об обращении с советскими военнопленными
2) о расстрелах евреев
3) о политике поддержки отделения Украины
4) об устранении политработников, я считал, что 50 процентов комиссаров были случайными назначенцами, а не настоящими большевиками.
5) немецкие листовки оказывали на Красную Армию отрицательное воздействие: они были слишком примитивны, распространяли лозунги вроде "Бей жидов и политруков", напоминали черносотенцев. От их пропаганды несло белоэмигрантским душком и прочими глупостями вроде "Дезертируйте к нам, получите водку и килограмм хлеба".
Информация о том, как вели себя немцы, поступала и от людей, выбравшихся из немецкого окружения, и от военных и гражданских беженцев из зоны военных действий. Они рассказывали подробности о зверствах. Отдельные деревни освобождались от немцев, и это давало людям пищу для размышлений. В первые месяцы 1942-го провал немецкой политики на Востоке стал очевиден. В 1942-м Красная Армия уже знала о выходе брошюры "Унтерменш", вызвавшей сильное отторжение. Но все это не уменьшало недовольство большевиками.
Весной 1942-го я был послан в Крым. К июню 1942-го немецкое отношение к военнопленным там уже улучшилось. Некоторые [пленные] были "перевербованы" и сделаны охранниками и полицейскими в лагерях. Сам я не был свидетелем зверств. Тем не менее смертность была ужасной. В лагере в Бердичеве в августе 1942-го 30000 из 50000 были уже похоронены.
Другой вызывавшей злобу вещью была искусная обертка, скрывавшая реальное истощение. Нормы звучали прекрасно: 20 грамм колбасы, 15 грамм мармелада, 50 грамм хлеба, чай и пр. Но на деле жестоко давать людям маленькие подачки деликатесов, обрекая их в то же время на голодную смерть. Мы мечтали о гнилой картошке. Пленных били за малейшую провокацию, их заставляли есть свои фекалии и пить свою мочу. В Крыму пленные должны были проходить в день 40-50 километров под палящим солнцем, в то время как конвой (немцы и румыны) ехал на лошадях. В тех, кто падал, стреляли без всякого сострадания.
Начиная с августа-сентября 1942-го стали заметны определенные изменения. Появились люди, отбиравшие пленных в национальные легионы и казачьи соединения. В это время люди вступали в них исключительно от безысходности. Их было относительно немного. Также были визиты комиссий из восточного министерства и министерства пропаганды. Они организовывали собеседования для военнопленных-специалистов, позже их забирали и отправляли в Берлин. Туда послали и меня. Я не говорил немцам, кем я был при Советах. Но у меня была язва, и пока я лежал в госпитале, кто-то сделал копии документов из моего бумажника. Через Ровно и Кельце меня направили в Цитенхорст под Берлином, это был специальный лагерь для старших офицеров и специалистов, отобранных для работы в пропаганде и на Востоке. Затем меня направили в пропагандистский отдел в Вустрау, где я остался на 8-9 месяцев. Там я стал начальником учебного отдела русской секции. Оттуда я перешел в РОА.
Люди в Вустрау разделялись на две категории:
1) те, кого посылали на оккупированные территории - Смоленск, Витебск
2) те, кто не хотел туда отправляться
Я провел несколько месяцев в госпитале и там пришел к решению, что не хочу работать на немцев на оккупированных территориях.
В октябре 1943-го у меня были переговоры с власовским комитетом. Я интересовался, каковы гарантии соблюдения тех принципов, которым они собирались следовать, к примеру, что они представляют собой нечто большее, чем пропагандистская группа. Я выжидал до октября 1944-го, до самого Пражского манифеста, чтобы присоединиться к КОНР, я был среди подписавших манифест.
Настроение "привилегированных" военнопленных (таких как в Вустрау) было двойственным: с одной стороны они были довольны, что они при деле, трудятся, не бедствуют, с другой стороны в глубине души каждый понимал, что он получает помощь от врага. То же относится ко многим остарбайтерам: некоторые сначала отправлялись в Германию добровольно, веря, что этим они помогут себе и помогут победить большевизм. Но чем дольше они оставались в Германии, тем меньше иллюзий у них оставалось – и насчет отношения к ним, и насчет немецкой политики вообще.
Большинство полицейских в лагерях военнопленных были аморальными беспринципными конформистами, в других условиях они стали бы профессиональными тюремщиками или преступниками – кое-кто из них работал, однако, по заданию Советов – возможно, 2 или 3% от общего числа. Среди полицейских шел естественный отбор – если первая группа состояла из людей, просто автоматически исполнявших немецкие желания, следующие были уже исключительно ревностны, подходили к делу системно и делали немцам предложения относительно дальнейших "улучшений". Полицейские свободно ходили из лагеря в город. Они носили форму, получали неплохое жалованье, жили в хороших условиях. Немцы стремились использовать для этой работы в первую очередь украинцев (и частично белорусов), я бы предположил, что три четверти полицейских были украинцами.
В 1942-м при Советах в Крыму присутствовала сильная ненависть татар к русским. Когда советский фронт рухнул, татары отказывались продавать советским войскам любую пищу, их ненависть была просто зоологической. В одной деревне мне пришлось достать автомат, чтобы припугнуть татар и заставить дать нам еду. Подобные отказы были массовым феноменом. Крымский фронт удерживали 49, 50 и 52 советские армии. Их возглавлял генерал-лейтенант Кузнецов, который был противником формирования отдельных национальных соединений. Лев Мехлис приехал инспектировать фронт и настаивал на делении фронта по национальныму признаку, его точка зрения победила. Керченский перешеек был переполнен войсками и снаряжением, оборонительные линии 35-километровой глубины, около 500000 людей удерживали эту территорию. Казалось, что взять его невозможно. На линии фронта стояло около 9000 пушек. По приказу Мехлиса в середине стояли кадровые войска и несколько соединений призывников, полностью русские (за исключением нескольких украинцев). Правый фланг удерживался моряками и гвардейцами, целью которых было прорваться к
1) Феодосии и Перекопу
2) Севастополю, чтобы снять блокаду.
Левый фланг был отдан национальным соединениям: грузинам, туркменам, узбекам, казахам – все офицеры до капитана были той же национальности. В середине апреля, после инспекторского визита Буденного, задумались о роспуске национальных соединений, так как выяснилось, что те вступают в контакт с крымскими татарами, враждебными к Красной Армии и русским. В то же время на отрезке в 30-40 километров все гражданское население было эвакуировано и переселено на южный берег полуострова. Я отправился в Моздок , чтобы принять резервный батальон. Тогда пришел приказ посылать на фронт только русских – не украинцев и не другие нации. Видимо, он исходил от Государственного Комитета Обороны. В штабе фронта я обнаружил приказ удалить с перешейка все национальные формирования и отправить их на гарнизонную службу в Иран. Но он поступил слишком поздно, чтобы его можно было выполнить. 9 мая два немецких батальона высадились между вторым и третьим эшелонами нашей обороны и вызвали среди национальных соединений полную панику. Те начали самовольно отступать, и немцам не составляло труда прорвать их оборону, учитывая и то, что у немцев была значительная поддержка с воздуха. В результате 150000 человек были взяты в плен. Советы расстреливали отдельных солдат, пытавшихся преодолеть перешеек и пробраться на советскую сторону. Лишь тяжелораненые и штабной персонал были эвакуированы, кроме того спецсоединения (Катюши и пр.) Общие потери составили 350000 человек. Национальные соединения сдались под Джанкоем практически сразу. Посреди поля стояло 10000 человек, и немецкий офицер обращался к ним, уверяя, что немцы уже осаждают Тифлис и что скоро наступит мир. Военнопленные, особенно из национальных соединений, встречали его слова с энтузиазмом.
В 1942-м большинство военнопленных в лагерях отрицательно относилось к соединениям, которые немцы формировали из русских, лишь 3-5% хотели вступить в них. Настроение было патриотическим, прорусским. Офицер, воевавший еще в первую мировую, выступал перед молодыми с речами в духе "Вы не можете действовать сообща с врагом вашей страны". Из крымских лагерей было довольно много побегов, но татары возвращали русских немцам. Убежать из Киева и Бердичева было гораздо сложнее. Сам я попытался сбежать, так как больше не мог оставаться. Я договорился с одним из врачей в госпитале, и они вынесли меня как труп. Обычно все проходило гладко, но в этот раз один из немцев что-то заподозрил и обнаружил меня. Я до сих пор не могу понять, почему комендант отпустил меня, не наказав. Это была моя последняя попытка побега.
Все комиссии, посещавшие общие лагеря и отбиравшие военнопленных состояли из белоэмигрантов. В Цитенхорсте вся комиссия была в руках НТС. Немцы давали им соответствующие инструкции. Некоторые из бывших НТСовцев - сотрудников восточного министерства - сейчас работают здесь на американские службы.
Солидаристское движение возникло в Югославии в 1930-м. Толчком к возникновению стал протест против отсталых взглядов старого поколения белой эмиграции, желание учитывать изменения, которые произошли в России с 1917 года, а также новые идеи фашистского и нацистского движений. Тогдашними лидерами были Байдалаков (он все еще во главе НТС) и проф. Георгиевский. Между ними существовали политические и тактические разногласия, которые к 1941-му стали весьма сильными. Байдалаков ставил на победу Германии, в результате НТСовские кадры в 1941-м сконцентрировались в Германии. Из протеста Георгиевский временно вышел из НТС. В 1940-41 Поремский перебрался в Германию из Парижа, Вергун из Чехословакии, Байдалаков из Югославии, Заприев из Болгарии.
Георгиевский настаивал на пробританской ориентации, НТСовская штаб-квартира должна была быть перемещена их Югославии в Британию и США. Но в 1941-м НТС приказал своим членам внедряться в немецкие учреждения. После начала германо-советской войны Поремский начал работать в Антикоминтерне, Рождественский и Островский работали в редакции Нового слова. Они также получили задание отбирать военнопленных в Цитенхорсте, военнопленные там находились все еще под охраной, проходили курсы обучения и проверялись после периода карантина. Весь лагерь был в руках НТС. Отбор персонала шел по категориям, лучшие специалисты сами становились инструкторами. Среди них были инженер Виктор Викторович Брунст (брат жены респондента), Николай Иванович Бевад, Трегубов и три перебежчика, включая Артемова. Лично у меня были хорошие отношения с ними и под конец они пригласили меня принять участие в их теоретических дискуссиях. В итоге я написал раздел "Национальная Культура" в НТСовской программе 1944-го (так называемой "Схеме"). Их изначальной целью, как они мне объяснили, были теоретические исследования и поиски вариантов решений специальных проблем. Непосредственно политических вопросов в разговоре со мной не касались. Сначала мое отношение к этому было положительным. Те из нас, кто пришел с советской стороны, видели в НТС единственную организацию, которая была политически активна и имела влияние (кроме РОВС, Лампе и Бискупского, которые были неприемлемы для нас). Мы решили, что все новые эмигранты, особенно военные, должны объединяться вокруг НТС. На тот момент не было речи об их специфической политической программе, и люди рассматривали различные варианты правительственных структур. Единогласие царило лишь по отдельным пунктам, таким как роспуск колхозов и закрытие концлагерей. Так члены НТС завоевывали доверие новых эмигрантов.
Затем я выяснил, что НТС посылает отдельных авантюристов в советскую зону. Сектор "закрытой работы" по сей день возглавляет Околович, сам он был на той стороне 3 или 4 раза. Однажды, зимой 1943-44-го я потребовал рассказать, что происходит в этом направлении. Но оказалось, что несмотря на кадры и опыт, не было сделано практически ничего. Вместо этого НТС сконцентрировался на внедрении своих людей в немецкие учреждения.
Фактически НТС нарушил принятое тактическое соглашение не заниматься выработкой специальной партийной программы. Новых эмигрантов они не подпускали, основная работа по-прежнему была сконцентрирована в руках белоэмигрантов (Редлих, Гандзюк, Полчанинов). Я настаивал на симбиозе старых и новых сил. Полчанинов не вел конструктивной работы, не делал ничего кроме обычной "скаутской" работы по подготовке молодых кадров. Из-за действий Редлиха и Полчанинова у многих молодых эмигрантов создалось неприятное впечатление обо всей организации. Люди постарше говорили нам, что не могут разобраться в НТСовской идеологии.
Лагерь Вустрау был полностью в руках НТС – мы называли его "вотчина НТС". Русскую секцию возглавлял Редлих, затем Поремский, затем я. Также там были секции других национальностей. НТС действовал так: его руководители должны были давать рекомендации в восточное министерство касательно того, кто из курсантов Вустрау будет послан для работы на оккупированных территориях. Таким образом они добивались того, что руководящие кадры, посланные в оккупированные советские области, были людьми НТС, которые параллельно выполняли задания НТС.
НТС не был слепым проводником немецкой национальной политики – в этом я уверен. Это относится и к самой верхушке. Инструкции, которые направлялись местным представителям, включали материалы, объясняющие подлинную натуру нацизма. Члены НТС давали клятву, что они не будут наемниками любой иной власти. Такого рода инструкции направлялись персоналу НТС – от членов городской управы до мелких пропагандистов. Руководство НТС спускало сверху эти инструкции в целях
1) нейтрализовать германские настроения в оккупированной России, особенно в административной среде
2) вытеснить всех прежних советских чиновников, о которых было известно, что они коммунисты
3) продвигать собственные партийные интересы, т.е. готовить кадры, оставлять людей на территории, покинутой немцами и пр.
4) достижения общерусских национальных целей.
Поддержка Каминского со стороны НТС была следствием факта, что НТС не мог открыто действовать на его территории. Таким образом формирование национал-социалистической партии Каминского было для НТС разновидностью маскировки. Хомутов, новый эмигрант, лейтенант Красной Армии, был главным НТСовским действующим лицом в этом проекте. В 1944-м он ушел на советскую территорию. Известно, что со своим партизанским соединением он продержался против Советов как минимум до 1948-го, когда был разбит. Мне лично кажется, что национал-социалистическая партия [Каминского] была по духу менее нацистской, чем сам НТС. В это время Редлих отвечал за действия НТС относительно НСП. Одной из целей было воздействовать на соединения Каминского так, чтобы превратить их в потенциальный материал для НТС.
Отношение Байдалакова к Октану проявилось в разговоре со мной, когда Байдалаков сказал: "Октан заслуживает виселицы в любом случае". В целом, Байдалаков завидовал любой группировке, которая была способна конкурировать с ним.
НТС предпринимал специальные усилия для рекрутирования членов на оккупированной территории. В 1942-43-м партия сильно выросла – на 400-500 процентов. Все люди, посылавшиеся из Вустрау на восток, были членами НТС. Однако в 1944-м партия стала резко уменьшаться, так как
1) люди начали догадываться, что НТС преследует в первую очередь собственные партийные интересы
2) они познакомились с беспринципной и бессовестной тактикой руководства НТС
3) они неприязненно реагировали на обман со стороны НТС, к примеру, на легенду об убийстве Кирова (позже распространявшуюся Болдыревым), которая уже тогда имела хождение. Возможно, на советской территории и были члены НТС, но я уверен, что они не вели активной деятельности.
Практически, НТС разработал и принял одну лишь "Схему" будущего общества, что противоречило изначально заявленной интенции. Эта программа была неожиданно опубликована, сначала на мимеографе, а затем в типографии в Брно, согласно инструкциям НТС ее широко распространяли среди русских эмигрантов. У многих членов НТС создалось ощущение, что программа была навязана им против их желания. Они резко отвергали часть касающуюся "руководящих слоев" общества, для советских людей это было больным местом. Более того, программа поддерживала принцип кооптации. Дискуссии вызвал и принцип функциональной собственности, схожесть с советской практикой слишком бросалась в глаза. Принципы неделимости семейных владений и наследования земель были прямиком позаимствованы у нацистов. Государственные органы скопированы из общественной структуры Муссолини. Все эти части были эклектически смешаны. Некоторые требовали философского пересмотра программы, не соглашаясь с утверждением, что солидаризм есть "истина в последней инстанции". Более того, выяснилось, что сами солидаристы в личных делах не были "солидарны" с собратьями по союзу. Был заявлен и протест против концепции личной и коллективной ответственности.
Люди начали сотнями выходить из НТС. Первым новым эмигрантом, вошедшим в исполнительное бюро НТС стал Артемов, но даже его включили уже после капитуляции – в июле 1945-го. Хотя до этого и Артемов и Островский (Романов) уже имели влияние, не состоя в верховных структурах.
Генерал Трухин был "плохим" членом НТС – идеологически он был исключительно военным человеком и не разделял взгляды НТС. И генерал Меандров не был настоящим НТСовцем. Популярность НТС особенно упала после смерти двух его лучших членов – Брунста (май 1945-го) и Вергуна (тоже май 1945-го).
Завинчивание гаек по отношению к НТС со стороны немцев случилось из-за пустяка. У инженера Хорвата в его доме в Бреслау был тайный мимеограф, на котором он изготовлял листовки и пр. – строго прорусские, даже русофильские и открыто антинацистские. Гестапо откуда-то прознало про это, устроило налет и изъяло все материалы. Хорват и ряд его друзей были арестованы в Бреслау, затем была установлена их связь с НТС. В течение следующих десяти дней исполнительное бюро НТС (Байдалаков и остальные) были арестованы в Берлине. Это произошло в июне или июле 1944-го. Тогда же аресты прошли в Лодзи (Литцманнштадт) , где был лагерь схожий с Вустрау, но специально для инвалидов, и в других местах.
Человеком, который помог НТСовцам, был Кнюпфер – балтийский немец, работавший в восточном министерстве. Лейббрандт, глава политического отдела восточного министерства, был близким другом солидаристов, нам казалось, что это причина подозревать Лейббрандта в том, что он был советским "резидентом", его ультра-розенберговская линия навела нас на эту мысль, и Управление Безопасности РОА разыскивало его после того, как он исчез из поля зрения. И комендант Вустрау был в восторге от НТС. Хорошие отношения с НТС были и у Антикоминтерна, но человеком, который оказал им решающую поддержку в консолидации кадров НТС в Германии был Лейббрандт. У НТС было наибольшее влияние на немцев среди всех русских групп за исключением, возможно, Бискупского, Жеребкова и главы русского комитета. Немцы не позволяли действовать ни одной политической группировке кроме НТС.
Руководство НТС было освобождено Ветлугиным, тогда главой Управления Безопасности РОА, 3 апреля 1945-го под его личную ответственность и с условием, что они с того момента отойдут от любой политической деятельности. Во время следствия и ареста лидеров НТС действовал в подполье. Любая деятельность в рядах РОА была для них запрещена. Как представитель Власова в Берлине я запретил Байдалакову любую политическую активность, но он немедленно нарушил это условие. Из-за этого мы поссорились. К этому времени НТС уже не имел поддержки широких масс. И с тех пор лидеры НТС отрицательно относились к власовскому движению, которое, как они утверждали, "было захвачено военными".
У НТС не было связей с западными союзниками. Первый подобный контакт я попытался установить сам. Я говорил Власову об этом два или три раза. В ноябре-декабре 1944-го мы согласились с ним, что поражение Германии более, чем вероятно, нашей задачей стало попытаться объяснить американцам и британцам, почему мы действовали так, как мы действовали. Если они и не решились бы помочь нам, они по крайней мере могли бы предоставить нам свободу передвижений на восточном фронте. За две недели во время похода на юг в первую дивизию влилось столько личного состава, что ее численность возросла с 16000 до 60000 человек (хотя не все были вооружены). Учитывая всех остарбайтеров, военнопленных плюс 80000 казаков и 600000 хиви в районе Берлина нам казалось, что мы можем создать заметную силу, способную действовать самостоятельно. В апреле 1945-го я отправил восемь групп через линию фронта к западным союзникам, чтобы выйти на контакт с верховным командованием союзных сил, одна из них вернулась назад. У меня сохранился подлинный "мандат", который я давал им для удостоверения личностей, когда они отправлялись на задание. Большинство из них было просто взяты союзниками в плен. Интересно, что НТС стремился включить в эти группы собственных высокопоставленных членов – в шесть из восьми, среди них был Заприев. Если бы у НТС раньше были контакты с союзниками, они бы не рисковали своими лучшими людьми.
Гудериану следовало бы рассказать как он докладывал Гитлеру о переходе целого сектора восточного фронта на сторону РОА.
Лично Власов с подозрением относился к НТС, хотя находился в хороших отношениях с некоторыми его членами. Худшим, что сделал НТС - была роль, которую он сыграл в Платтлинге, когда людей выдавали Советам. Через Меандрова НТС настаивал на том, что люди не должны исчезать и сбегать, с другой стороны требовал, чтобы они открыто признавали свое советское происхождение и пр. Они даже специально препятствовали людям покидать лагерь.
Власов неоднократно говорил мне, что НТС хочет захватить власть и сделать его орудием достижения их политических целей (Меандров был более "сознательным" инструментом для этого, чем Трухин)
Лишь отдельные солдаты РОА были членами НТС, общая масса – нет. С другой стороны, в Вустрау, еще тогда, когда немцы поддерживали НТС, многие люди вступили в НТС. Я думаю, причины, по которому прием шел тогда легко, были частично психологическими. Для советских людей между 25 и 35 адаптация под идеологическую систему не составляла труда, тем более она во многих отношениях напоминала советскую. НТС становился для них более привлекательным, чем любые эмпирические подходы или демократические идеалы, о которых они не знали, также чем распространяемая официально нацистская философия. К примеру, такие элементы как отделение церкви от государства привлекали советских беженцев (сейчас НТС совершил разворот и довольно близок к клерикализму).
Внутри НТС шли большие дискуссии по еврейскому вопросу. Официальная НТСовская "Схема" 1944-го лишала евреев российского гражданства. С другой стороны, молодые советские люди выказывали полное отсутствие интереса к национальным и расовым различиям. Таким образом дискуссия превратилась в спор старого и нового поколений. Новое поколение без труда находило самые наглядные аргументы против старой гвардии в этом вопросе. Но и среди белоэмигрантов были разногласия по церковному и еврейскому вопросам.
И в Дабендорфе влияние НТС было значительным. Номинально там управлял Трухин. Среди главных лекторов были Артемов и Першин. Все это было до образования КОНР. При КОНР политическое влияние НТС было минимальным.
При подготовке Пражского Манифеста второй пункт (национально-трудовая структура) был взят из "Схемы" солидаристов. Позже было необходимо дать безобидный комментарий, чтобы объяснить его людям со стороны, комментарий о несовместимости двух элементов Манифеста:
1) идеологии НТС
2) февральской революцииВласов отвечал, что ему было прежде всего важно объединить противоречивые элементы и что итоговые формулировки его не пугают. Он говорил "Не наш манифест будет определять будущее России, а воля людей". Второй пункт манифеста написал Зайцев.
У НТС во время войны не было собственных изданий. Казанцев был редактором "Воли Народа". Среди авторов под конец были Островский, Викторов и Юдин (Александров). Они также писали в мои "Наши Дни" и "Родину".
Винета была относительно свободна от влияния НТС. Тамарин, который был главным в Кенигсберге, не входил в НТС, Каралин тоже. Однако, в Цеппелине и абвере влияние НТС было весомым.
У меня не было прежде опыта секретной или разведывательной работы. Сначала Трухин хотел поставить меня во главе артиллерийского отдела РОА, но Власов предложил мне Управление Безопасности. Он сказал : "Человек во главе его должен быть или стопроцентно чистым или стопроцентным негодяем". Я сам определял какого рода работа должна делаться.
Я разделил военную разведку и контрразведку, которую я в большой степени перенес в отдельные подразделения, оставив за моим штабом только контроль и назначение кадров. Аналогично я передал отделы антисоветской контрразведки и гражданской контрразведки другому сотруднику моего управления. Для себя я оставил
1) то, из чего могла оформиться политическая разведывательная работа
2) работу "по ту стороны фронта"
3) отдел пропаганды и разложения противника, в том числе выпуск фальшивых номеров Правды, биографии Сталина от имени Госиздата, содержавшей чуть подкорректировынне первые страницы, но затем переходившей в жесткую критику и пр. Эти материалы затем распространялись по ту сторону фронта.
4) кроме того мы были вовлечены в работу по защите остарбайтеров, пытаясь преодолеть немецкий формализм и препятствия
Я нес ответственность перед КОНР, но оперативно подчинялся Власову в его роли главнокомандующего.
Гестапо и СД консультировалось с нами в таких вопросах как подлинность советских документов, борьба со шпионажем и пр. Существовала договоренность, что все немецкие расследования и судебные тяжбы касательно нашего персонала, будут передаваться нам. Кальтенбруннер и КОНР в конце концов договорились о деталях, но они никогда не были формализованы. Отношение СД и гестапо к РОА было довольно неопределенным. Наши связи в Берлине были довольно слабы – они требовали нашего ареста. К примеру, Управление Безопасности предотвратило в Берлине две карательные операции против остарбайтеров, которых обвиняли в планировании "восстания" (здесь действительно был материал для рапорта: СД была чрезвычайно недовольна). С декабря 1944-го я пытался не враждовать с немцами, и под конец даже Кестринг относился ко мне дружелюбно.
Другой конфликт с СД возник из-за желания СД расстрелять 180 советских военнопленных, которые принимали участие в эвакуации совершенно секретных материалов из главной ставки фюрера в Фюрстенвальде под Берлином в апреле 1945-го. Тогда у меня была серьезная схватка с СД, Более того я стал командиром русского гарнизона в Берлине, в моем распоряжении было 2000 штыков. После угрозы использовать их СД согласилось не расстреливать тех 180.
Кроме офицеров связи (одним, приставленным ко мне, был Владимир Амслунг), в нашем управлении немцы вероятно не имели своих информаторов. В КОНР, однако, было как минимум два человека, о которых было известно, что они работают на немцев: Жеребков и еще один. Жеребков был толков, тактичен, умен, его "деятельность" ограничивалась в основном частными разговорами. Его кандидатура была предложена самими немцами. И Трагола также возможно работал на гестапо.
В нашем управлении был категорический запрет на использование сексотов. Сам Власов запрещал их тоже. Мы ни разу не замечали у людей в наших подразделениях пронемецкого настроя.
За весь период деятельности Управления Безопасности я расстрелял лишь двух человек: майора, изнасиловавшего четырех женщин и лейтенанта, обвиненного в мародерстве.
Среди нас, очевидно, были советские агенты. Об одном мы имели информацию уже когда он появился у нас и я решил разоблачить его, давая ему всевозможные незначительные следы и наводки. Мы решили наблюдать и следить за каждым советским агентом 4 или 5 месяцев и лишь затем выводить его на чистую воду, но в итоге у нас не хватило времени, чтобы кого-либо обвинить.
У КОНРа существовали
1) пленум
2) комитеты и рады на национальной основе: русский, украинский, кавказский, туркестанский и белорусский советы.
В целом мы разделяли национальных представителей на три группы
а) унитарии, которые выступали за ассимиляцию с русскими
б) федералисты, желавшие умеренной автономии
в) сепаратисты
Первые две группы присоединились к КОНР, вся третья – нет. Главными национальными представителями в КОНР были Будзилович (белорус), Музыченко и Богатырчук (украинцы).
Однажды [Власов] в моем присутствии принимал делегацию ярых украинцев, говорил с ними два часа и декларировал свою поддержку. Власов был очень толерантен в национальном вопросе, он занимал широкую гуманистическую позицию. В частных беседах он часто повторял: "У нас нет власти ставить национальный вопрос здесь и сейчас". В целом, у Власова не было амбиций стать будущим лидером, образно говоря, он считал, что его роль закончится со взятием Москвы. Но он строго стоял на позиции предотвращения любых попыток ссор среди национальностей СССР.
окончание