Мой отец собирал марки. Он занимался этим, как и всем, чем увлекался, всерьез, с некоторой долей фанатизма. «Четвертое место в республике по соцстранам», - вот загадочная формула, которую я помню с детства. Что точно имелось в виду – не знаю, в детстве многое услышанное принимается as is, а не инспирирует процесс смыслообразования в ментальной сфере адресата. На практике же это означало, что у него были собраны почти все марки, выпускавшиеся в социалистических странах с 1960 по 1965 год. У него была даже одна запрещенная марка. На ней был изображен Морис Торез в состоянии тяжелого алкогольного опьянения. (Так как я с детства не любил овал, я с детства что-то рифмовал, я называю его до сих пор вопреки правилам французской орфоэпии Морис Торез). М.Т. хотели поздравить с каким-то юбилеем, но из-за кризиса советской системы планирования заготовку перекосило, а вслед за ней – лицо юбиляра на марке. Загадочным образом марки успели поступить в филателистические магазины на два часа раньше приказа об их запрещении. В результате отец скупил весь добравшийся до йо тираж, и моё детство было украшено созерцанием перекошенного лица Мориса Тореза в 150 экземплярах.
Потом отец забросил марки и переключился на подписные собрания сочинений, потом родился я, немного подрос и обнаружил в шкафу большое количество кляссеров. Я открыл один и немедленно понял, что коллекция отца нуждается в срочном упорядочивании. Каковым я и занялся. Легких путей я не искал уже тогда, поэтому разработал следующий сценарий: я высыпал все марки из кляссера на пол, перемешивал их и начинал упорядочивать. Так как усидчивости мне еще не хватало – через полчаса я бросал это нудное (но нужное!) занятие и шел на улицу играть в футбол. Через полгода моя неустанная деятельность дала свои плоды: кляссеры нам были больше не нужны – теперь марки можно было хранить в большом целлофановом пакете. Но мне этого было мало. Отец сам виноват – он пробуждал во мне дух соперничества. Он ходил вдоль шкафов с рядами подписных изданий и вещал: «В твоем возрасте я это все уже прочитал», - и он показывал на 18 томов Чехова. «И это прочитал» - тыкая в 30 томов Достоевского. «И это», - показывая на 90 томов Толстого. Тут я понимал, что в чтении побить его уже не удастся. Об Чехова я обломал последние молочные зубы. Что уж говорить о Толстом. Поэтому я решил зайти с другой стороны: переплюнуть давешнее «четвертое место в республике по соцстранам».
Главное было: выбрать правильную цель. Я решил собрать лучшую в йо коллекцию марок про футбол. Первые две я приобрел в магазине "Филателия", на деньги, оставшиеся от покупки трех литров молока. К сожалению, в предвкушении наслаждения обладания, я опрометчиво поставил бидон с молоком на узенькую полочку, тянувшуюся вдоль витрины с марками. Бидон нелепо кувыркнулся, после чего магазин "Филателия" наполнился молоком. Я схватил бидон и был таков. Следующие два года я старательно избегал улицы, где этот дом.
Но огнь коллекционирования продолжал меня пожирать. Мой друг рассказал мне о месте, где по субботам собираются филателисты. Я направился туда, взяв часть отцовской коллекции в качестве обменного фонда. После первой же моей трансакции (я поменял серию из 25 «китайских рыбок» 1962 года на 8 футбольных марок какой-то Буркины-Бисау, которые, в принципе, можно было бы купить и в вышеупомянутом магазине, не будь путь туда мне заказан) я стал звездой этого филателистического сборища. Несколько дюжин человек наперебой обещали мне редчайшие футбольные серии из Гвинеи-Фасо, Того-и-Тобаго и народной социалистической республики Убанги. Пятеро вырывали у меня из рук окончательно окосевшего Мориса Тореза. Придя домой, я с гордостью рассказал отцу (как раз переключившемуся с собраний сочинений на чешский хрусталь) о своих успехах на меновом поприще. Следующие три дня мне приходилось кушать стоя, после чего я с удивлением обнаружил, что увлечение филателией оставило меня. Как выяснилось, навсегда.