Глава 2. Обвиняемая Брюне.
Глава 3. Процесс.
дольче вера
25 апреля 1962 года, через два года после убийства доктора Прауна и его домоправительницы, начался суд над Верой Брюне и Йоханном Фербахом. На всех двадцати двух заседаниях большой зал мюнхенского Дворца Правосудия был переполнен. Зеваки занимали очередь с раннего утра. Многие приносили с собой складные стульчики, чтобы не стоять часами на ногах, самые предусмотрительные приходили уже вечером и приносили раскладушки. На зрительских скамьях рассаживалась едва восставшая из руин, полуголодная и хмурая простая Германия, напротив нее на скамье подсудимых – сладкая жизнь, в которой пожилые бонвиваны катались с роковыми блондинками под палящими лучами испанского солнца, ловко увертываясь от вспышек фотокамер и брызг шампанского. И от медвежьей хватки закона, но лишь до поры до времени. Тех, кому не хватило место в зале суда, стенограммами и подробностями без устали пичкала желтая пресса («Элегантная и уверенная в себе Вера Брюне перед судом присяжных», «Посещение морга: Брюне и Фербах невозмутимы, комиссар Родатус плачет», «Присяжный заснул»). Издания посерьезнее смотрели на плеск бульварной волны с иронического высока:
Дело AK 1/62, известное как "Процесс Веры Брюне". Двойное убйство. Ну да, конечно. Но гораздо больше оно похоже на еще один том «Истории нравов». Кожаный переплет, надпись золотом.
Свидетелями тут проходят не банальные Майер и Леманн, а граф Ингенхайм-Молитор или Эльфрида фон Дуйсбург. И даже те, кто не может похвастаться благородным происхождением, зовутся, как минимум, Золтанами, они – врачи, архитекторы, инженеры или работают в кино. А если кто ненароком оказывается обычной Софи Мюллер, в первом браке Вайганд, во втором браке Фишер, то ничтоже сумняшеся именует себя Жо. («Шпигель»)
сексуальная революция в отдельно взятом суде
Но не только (или даже не столько) таинственные улики и кровавые подробности влекли зевак. Здесь, в пуританском 62-м, любой прорвавшийся в зал суда за четыре недели обогащался знаниями, вполне соответствующими нынешнему школьному курсу «Сексуальное воспитание», возможно, даже с некоторым запасом. Здесь присяжные на основании косвенных свидетельств решали нелегкий вопрос, является ли подсудимая «бомбой в койке» или напротив, полностью фригидной. Здесь супружеские измены становились достоянием гласности в таких масштабах, что ценителям прекрасного приходилось рисовать схемы, чтобы не упустить, кто, с кем и когда.
Судья Зайберт, поначалу несколько тушевавшийся под наплывом будуарных фривольностей («Объявляю заседание закрытым. Дряни на сегодня достаточно». Выкрик из зала: «А нам еще нет!») ближе к концу процесса свыкся со своей ролью. Опрашивая свидетелей (к примеру, студента, хозяина злополучной пишущей машинки), он теперь первым делом интересовался, не состояли ли те случаем в интимной близости с подсудимой или хотя бы с кем-то из ее подруг (он знал! студент, смущаясь, признался, что на танцульках целовался с госпожой Вайганд, она же Софи Мюллер, она же Жо).
Здесь сегодня оказывалось, что у подсудимой Брюне была лесбийская связь со свидетельницей Жо, а назавтра выяснялось, что та же Брюне предлагала другой свидетельнице «любовь втроем», причем под третьим подразумевался никто иной, как подсудимый Фербах. Здесь подруги Вера и Жо прятались в шкафу, подглядывая в щелочку, как несовершеннолетний сын второй лишает невинности несовершеннолетнюю дочь первой. Здесь убитый Праун оказывался не скромным доктором, а сексуальным извращенцем, которому не были чужды ни садизм, ни копрофагия. «Шпигель» писал: « Маркиз де Сад и его напарник Захер-Мазох шествуют рука об руку по залу суда, расталкивая репортеров и пугая присяжных. Если бы спаниель Питти не был бы столь стар и облезл, кто знает, не вспомнилось ли бы в зале суда и ветхозаветное селеньице Содом» (Из письма читателя в следуюшем номере: «Ваш репортаж полон грязных намеков, которые человеку от сохи понять затруднительно»)
искусство отрицания
Если же опуститься с амурных высот на грешную землю, то положение обвинения было незавидным. Из кучи разрозненных предположений, допущений и приближений требовалось скроить прочный и убедительный для присяжных обвинительный вердикт. К счастью для прокурора Рюта, сама подсудимая помогала ему, как могла. Судебный репортер Герхард Мауц вспоминал:
«Почти совершенный план убийства и идиотизм криминалистов на месте преступления создали ситуацию, дававшую защите все шансы на успех. Подсудимые должны были просто признавать очевидные факты и отрицать сомнительные. Но сама Брюне отрицала очевидное с таким упорством, что суд в конце концов поверил сомнительному.»
Рют использовал слабость Брюне с иезуитской тщательностью.
Она утверждает, что не зарабатывала на жизнь, вступая в интимную связь с мужчинами? Прокурор вызывает череду почтенных старцев, свидетельствующих о приятном времяпровождении на ложе любви. В обществе подсудимой, натурально.
Она утверждает, что ее отношения с убитым были исключительно деловыми? Прокурор вызывает свидетельницу Жо, которой Вера описывала постельные нюансы этих «деловых отношений».
Она утверждает, что с подсудимым ее связывает исключительно дружба? Прокурор вызывает свидетельницу, рассказывающую, что в эвакуации в Эльзасе в 45-м, Фербах и Брюне жили в ее доме «как муж и жена».
Она утверждает, что никогда не была на вилле Прауна в Пёкинге? Прокурор вызывает архитектора, занимавшегося перепланировкой дома, и оказывается, что Вера давала ему четкие и выдающие знание деталей указания.
Она утверждает, что не умеет печатать на пишущей машинке? Прокурор вызывает студента, снимавшего у Веры комнату, и он сообщает, что не раз одалживал хозяйке машинку и видел, как та на ней печатает.
Она утверждает, что Праун намеревался продать лишь малую часть испанских владений? Прокурор вызывает маклера, который опровергает ее слова, убитый хотел продать всё. Более того, маклер сообщает, что подсудимая пыталась склонить его к лжесвидетельству.
И так далее, и тому подобное. Даже факты, которые могли бы быть истолкованы в ее пользу, на этом фоне работали против нее. После телефонного скандала с доктором (помните, «твоя мать сможет помереть и без тебя!») Вера вне себя от негодования рассказала о нем случайно встреченным на лестнице соседям. По мнению прокурора, желая обеспечить себе алиби.
полузащита
Первым адвокатом Фербаха был доктор Зайдль, будущий министр внутренних дел Баварии, который в начале суда неожиданно отказался от своего поста, «в-основном, из финансовых соображений», как он пояснял позже. Его место занял молодой адвокат Пелка. Веру Брюне защищал гораздо более опытный доктор Мозер. Почему он не объяснил подзащитной, что отрицая все и вся, она сама загоняет себя в угол, не понимал никто. По версии репортера Мауца во всем было виновато обаяние Брюне:
Похоже, Брюне впервые в жизни очаровала мужчину во вред себе. Адвокат не должен, разумеется, требовать от подзащитных лгать. Но он должен уметь им объяснить, куда может завести ложь, если на ней упрямо и вопреки здравому смыслу настаивать.
Защита допустила столько ошибок, что процесс может быть включен в качестве примера в соответствующую главу учебника по юриспруденции. Под многими утверждениями обвинения, Брюне и Фербах могли бы подписаться без всякого вреда для себя. Защита которая могла бы успешно и жестко выдрессировать своих подзащитных, заставить их плясать под свою дудку, была бы способна пробудить в присяжных сомнения.
Тем временем процесс шел своим чередом. Старший прокурор Рют излагал сметаную на скорую руку версию убийства, которая отличалась от рассказанной Сильвией лишь в одном: в ней не фигурировал ворованный пистолет. Вряд ли из-за того, чтобы не вовлекать в дело Сильвию, просто история о том, что пистолет был украден за полгода до убийства, но одержимый манией преследования Праун не проронил об этом ни словечка, показалась чересчур фантастической даже Рюту. В обвинительном заключении стояло, что обвиняемая могла завладеть пистолетом, ведь она сама призналась, что когда возила Прауна на машине, он клал пистолет в бардачок. Оставалась еще проблема с мотивом Фербаха. Смекалка не подвела прокурора и тут: Фербах с давних пор находился в сексуальной зависимости от подсудимой, кроме того, она могла пообещать ему светлое совместное будущее на испанской вилле.
Суд заслушивал экспертов. На основании зафиксированного Родатусом трупного окоченения, медики назвали вероятной датой смерти 15-е или даже 16-е апреля. Прокурор Рют немедленно вмешался – дыра в алиби подсудимых закрывалась в 21.30 14-го. «Есть ли теоретическая возможность, что смерть наступила 14-го». «В исключительном случае, при определенных температурных параметрах...» «Вы понимаете, что тем самым обрекаете на тюрьму невинных?!», - воскликнул адвокат Пелка. «Я – эксперт. Мое дело отвечать на технические вопросы.»
эквилибристика прокурора Рюта
Наконец, для дачи показаний вызвали Сильвию Козелковскую. Веру Брюне несмотря на ее протесты удалили из зала, чтобы она не оказывала влияния на дочь. Сильвия вышла к свидетельской кафедре, как на сцену. И – к ужасу обвинения – заявила, что всю рассказанную своему другу ван дер Хейде, полиции и следственному судье историю она попросту выдумала, так как находилась в тот момент на грани нервного срыва. Рюту пришлось прибегать к экстраординарным мерам. Он потребовал зачитать протокол допроса Сильвии, проведенного следственным судьей, и судья Зайберт (к возмущению адвокатов) дал на это добро.
В итоге, сравнив старые признания Сильвии с нынешним отказом от них, суд решил, что тогда она говорила правду, а сейчас лжет. Что подтверждается
- тем, что ее признание изобилует подробностями, которые было бы трудно выдумать
- показаниями свидетелей ван дер Хейде и Ирта (журналист «Штерна»), перед последним она даже вздыхала, что, выдав мать, «поступила по-свински».
- заключением экспертов-психиатров, считающих, что никаких проблем с нервами у нее не было, напротив, придя на обследование, она пыталась нервный срыв имитировать
- и главное тем, что во время дачи свидетельских показаний в суде она один раз доказанно солгала. Якобы 8 ноября она подписала у адвоката Кюкельманна заявление под присягой о том, что ее мать не имеет никакого отношения к убийствам в Пёкинге.
Из стенограммы процесса:
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Когда восьмого ноября ко мне пришла полиция, я освободилась около полдвенадцатого и должна была идти к адвокату Кюкельманну, чтобы сделать заявление под присягой. В нем стояло, что я под присягой заявляю, что моя мать не имеет отношения к этому делу.
Если оборвать стенограмму здесь, то суд, безусловно прав. Сильвия солгала: у адвоката речь шла всего лишь об иске против иллюстрированного журнала. Но если цитировать дальше, то выясняется, что Сильвия делает очередной разворот на 180 градусов:
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Когда вы были у адвоката?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Около двенадцати.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: И вы сообщили ему полную противоположность того, что парой часов раньше заявили полиции?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Нет, я ему вообще ничего не сказала.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Почему?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Но вы же уже не ребенок. Мы не можем понять, что утром вы обвиняете мать перед полицией, но ни слова не говорите адвокату, вашему доверенному лицу.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Но так было.
Так «заявила под присягой» о невиновности матери или «ничего не сказала»? Замечательно, что эту путаницу суд без лишних раздумий интерпретировал в пользу обвинения. Бытовой сюрреализм: несмотря на отказ от прежних показаний Сильвия Козелковская осталась одним из двух главных свидетелей прокурора Рюта.
козырной туз обвинения
Зигфрид Шрамм, 36-летний мошенник, выдающий себя за журналиста. Зигфрид Шрамм, четырежды приговоренный к различным срокам тюремного заключения за ложные обвинения и дачу ложных показаний под присягой. Зигфрид Шрамм, которого прямо в постановлении суда именовали «закоренелым лгуном». Зигфрид Шрамм, стукач со стажем (адвокат специально предупреждал об этом Фербаха), Зигфрид Шрамм в самом начале очередной 18-месячной отсидки познакомился во время прогулки по тюремному двору с Йоханном Фербахом и воспылал желанием помочь следствию.
«Вы же не ждете ответных поблажек по вашему делу?» - уточнил вызвавший Шрамма сыщик. «Ни в коем разе. Мной движет исключительно страсть к установлению истины».
Шрамма стали запускать в камеру Фербаха для игры в шахматы. («Никогда не видел, чтобы к обвиняемому в убийстве кого-то подсаживали», - удивлялся тюремный вахмистр). Слово за слово, мошенник вошел в доверие к Фербаху, и сразу после рождества 61-го года смог сообщить следователям желанную новость: расчувствовавшийся под рождественской елочкой Фербах во всем признался. Мол, он просыпается по ночам в холодном поту, потому что ему снится сцена убийства. Фербах живописал ее в деталях, полностью совпадающих с рассказом Сильвии. («Но Шрамм же мог узнать все эти подробности из газет» - возразил адвокат Пелка во время процесса. «В октябре-ноябре я практически не читал газет», - нашелся «журналист»). Следствие поверило Шрамму, потому что он сообщил несколько фактов, о которых мог узнать только от Фербаха:
- однажды Фербах избил венгерского дипломата, чересчур активно пристававшего к Вере
- мать Фербаха сняла деньги в банке (для покупки фольксвагена, мнимой, с точки зрения следствия) не до Пасхи, а после
- в момент убийства Фербах подошел к доктору Прауну справа
- повинуясь непонятному желанию, Фербах забрал с места преступления одну пулю
И кое-что, о чем не знала даже полиция:
- когда Шрамм сообщил, что скоро, быть может, выйдет на волю, Фербах попросил его поехать в Кельн и попросить швею Веллерсхаус подтвердить его, Фербаха, алиби. А если она откажется, то пригрозить, что полиции станет известно о махинациях с тканью, которые она проворачивает вместе с закройщиком.
Даже если не подозревать следствие в том, что оно предварительно ознакомило стукача с материалами дела и намекнуло, какие вопросы интересно было бы затронуть в разговоре с Фербахом, критический взгляд на все вышеперечисленные «детали» показывает, что все они либо не имеют прямого отношения к убийству, либо так или иначе мелькали в газетах. Действительно, чтобы поверить, что скрытный и подозрительный Фербах вдруг распахнул душу перед патентованным стукачом (в январе Фербах писал своему адвокату «Вы были правы, Шрамм оказался именно тем, кем вы его считали») требовалось очень развитое воображение. Суду присяжных недоставало критического взгляда, зато с воображением у него все было в порядке.
Когда адвокат Пелка попытался поставить показания «закоренелого лгуна» под сомнение, на защиту Шрамма неожиданно встал сам судья Зайберт.
«Правда ли, - спросил адвокат, - что в разговоре с двумя заключенными вы рассказывали, что встречались с доктором Прауном в Испании, где промышляли вместе с ним торговлей наркотиками?». Шрамм замялся, но Зайберт поспешил на помощь: «Какую только чушь в тюрьме не несут». Пять из десяти остальных вопросов к свидетелю (речь шла о подделке документов, брачном аферизме и прочих увлечениях Шрамма) Пелке просто не позволили задать.
То, что свидетель Шрамм в итоге отсидел в тюрьме не 18 месяцев, а всего лишь шесть, является, натурально, чистой случайностью. «Не может быть», - всплеснул руками Зайберт, когда узнал об этом. – «Его же апелляцию отклонили!»
4 июня 1962 года суд присяжных признал Веру Брюне и Йоханна Фербаха виновными в убийстве Отто Прауна и Эльфриды Клоо и приговорил их к пожизненному заключению с поражением в гражданских правах.
продолжение