На Сардинии я прочел шесть книжек: роман
sirinа про ключик (отл.), повесть divovа «Саботажник» (отл.), его же роман «Молодые и сильные выживут» (хор.) и трилогию Вадима Панова про анклавы (хор., неуд., уд.)Так как хвалить книги я все равно не умею, то про Панова чуть подробнее. Первый роман способен вызвать ностальгические чувства у поклонников Нила Стивенсона, особенно тех, кто жалеет, что любимый автор не стал развивать тему «Алмазного века» или «Лавины», а ушел предавать систему мира анафеме. Некоторое сходство миров, некоторое сходство стилистики и, наконец, известный моральный релятивизм героев, благодаря которому невозможно сразу расставить привычные метки "плохой"/"хороший" (если, конечно, герой не носит фамилию дефолтно-отрицательной коннотации типа Мокроделидзе или Тонтон-Махмутов)... прочел с удовольствием, и с удовольствием же открыл сиквел... В связи с коим хотелось бы заметить следующее.
Дорогие писатели! Допустим, вы придумали восьмирукого героя, который убивает плевком при дальности прицельного огня 541 метр. Возможно, чем дальше в сюжет, тем сильнее вы осознаете, что это была не самая удачная идея, и ощущаете нравственные терзания. И к моменту написания сиквела терзания становятся настолько нестерпимыми, что вы рветесь ввести в текст Хирурга, который пространно разъяснит, почём, почему и, главное, куда он пришил герою опциональные руки и Старого Артиллериста, посвятившего героя в тонкости гидробаллистики. Не надо! Читатель по натуре своей добр и признает за вами право Иногда Пороть Херню. Но не надо испытывать его терпение обстоятельным подведением под уже споротую херню логической базы. И особенно не надо делать это в стиле:
И когда на Алтарь Завета упал последний Хорек Справедливости, и Жираф Милосердия обрызгал слезами закат над разрушенным Храмом Вечности, и Клоп Апокалипсиса ступил на Неназываемую Тропу...
Третий роман трилогии в этом смысле лучше второго, но его портит известный схематизм. Даже возникает вопрос, не пользовался ли автор флипчартом при работе над сюжетом. Страниц триста он целенаправленно сводит всех действующих лиц в точку кульминации, где они еще страниц сто самозабвенно палят друг в друга. В эпилоге автор, кашляя, выбирается из затянутого пороховым дымом романа, предъявляет усеянный крестиками молескин и отчитывается: «Вроде всех угондошил. Можно писать продолжение.»