"Wir Kommunisten sind alle Tote auf Urlaub"
(приписывается Евгению Левине, казненному в 1919г. главе Баварской Советской республики)
(приписывается Евгению Левине, казненному в 1919г. главе Баварской Советской республики)
Часть первая: Разбойник и Девы.[Константин] Федин опять позвонил как-то и говорит, что Герцфельде приглашает к нему на виллу на обед, у него будет Макс Гельц (известный немецкий коммунистический Стенька Разин)... Федин пристал так, что наконец моя жена и мать его поддержали:"Ну согласись, Рома, ты же видишь, как ему одному не хочется". И я - contre coeur - согласился. Конечно, увидеть живьем легендарного Макса Гельца было небезынтересно.
Одним словом - поехали на виллу Герцфельде куда-то далеко, может быть, в Далем, не помню уж... [С]разу увидели легендарного. Своей наружностью Макс Гельц меня поразил - ничего немецкого. Цыган. Низкий, коренастый, жгучий брюнет, с тонкими чертами лица, в повадках что-то физически сильное, подлинно пролетарское. Федина Гельц заключил сразу в товарищеские объятия (как представителя "той страны, где светит незакатное солнце трудящихся"). По сторонам Гельца - две чрезвычайно миловидные, даже красивые девицы, типичные немки, и почему-то в каких-то белых не то туниках, не то хитонах. За обильным - едой, закусками, напитками — столом девушки сели по сторонам легендарного. Мы - напротив. Обед прошел довольно пусто, говорились какие-то банальности. Федин спрашивал, конечно, Макса Гельца, когда же он приедет в Советскую Россию? Тот отвечал, что скоро собирается и будет счастлив побывать в стране трудящихся. Должен сказать, что Макс Гельц, чью авантюрно-разбойничью биографию я знал так же, как все читающие газеты, мне понравился. Что-то вроде "пролетарского Котовского". В разговоре - большая непосредственность, искренность, даже какая-то детскость, если хотите. Это не какой-то там "партийный спекулянт" Герцфельде. Гельц — человек из народа, с своими бредовыми разбойно-анархо-коммунистическими идеями, причем, по-моему, гораздо больше "анархо", чем "коммуно". Сарынь на кичку! Бунтарь. Сорвиголова. Подлинный desperado! За столом он был весел, смеялся, выпивал, позднее он действительно уехал в Советский Союз...
В машине мы обменивались с Фединым впечатлениями... Когда я заговорил о "явлении" Макса Гёльца, он поддакивал мне без интереса, а когда я сказал: "А эти девушки в каких-то белых хитонах просто очаровательны..." - он посмотрел на меня с явным соболезнованием, сказав: — "А ты понимаешь, что это за "очаровательные девушки" в хитонах? Они же приставлены к Максу..." - "Как "приставлены"?" - "Эх, вы, эмигранты, эмигранты, нехитрый народ, ничего-то вы, Роман, в наших делах не понимаете и никогда не поймете. Я как только глянул на "этих девушек", сразу все понял... Они лее приставлены к этому Максу "органами". И неважно, что они спят с ним, это, кстати, тоже входит в их службу, но это не главное, а главная их обязанность — прояснить Макса. Ты видишь же, он природный, настоящий разбойник, а разбойник - плохой партиец, потенциально опасен, вот девушки в хитонах его и освещают..." (Роман Гуль «Я унес Россию.», т.1, 1981)
Первого мая во время демонстрации увидела на трибуне рядом с Кировым Макса Гельца. Узнав, что он будет выступать в 191-й школе, я пришла туда с двумя школьными товарищами. Мы загорелись желанием пригласить его и в нашу школу. Сквозь кордон дежурных учителей я пробралась в учительскую, объявила Гельцу для солидности о своем звании вожатой и попросила выступить у нас и этим помочь наладить интернационально-воспитательную работу
Макс Гельц отдыхал после выступления, ждал машину и не спешил. Он расспрашивал меня о пионерской работе и школьном самоуправлении, о моей семье, родителях, братьях. Объяснил, что в городском комитете партии составлен план его выступлений и раньше надо узнать, найдется ли свободный час. Записал мой адрес и обещал дать ответ. Часа через два мне домой привезли от него письмо. Обращаясь на «вы», он писал, что выступить не сможет, но вечером заедет на десять минут. Приехав, он познакомился и побеседовал с моими родными. Гельцу было тогда сорок два года. Был он среднего роста, черноволос, кареглаз, порывист. Речь любил сдабривать шуткой.
Человек пламенный, иной раз необузданный, он более семи лет провел в тюрьмах, сплошь в одиночках. Все это время он продолжал борьбу против ненавистного ему капиталистического строя, не уступил даже в малости, не дал себя подкупить .
За его освобождение боролся специальный комитет под руководством журналиста Эгона Эрвина Киша. По заданию партии и рекомендации Вильгельма Пика в тюрьме с Гельцем оформила брак молодая коммунистка Траута. Она сделала очень много для его освобождения. Сейчас она живет в Праге, учительствует. Выйдя на свободу, Макс Гельц рассказал о своей жизни в книге "От Белого креста к Красному знамени". Мне трудно было скрыть восхищение его мужеством.
И он спросил: "А ты не побоялась бы оказаться вместе со мной в Германии? Там ведь не только революционные песни и митинги, там тюрьмы и кровь". Я ответила, не задумываясь. Он уехал. Осенью, раненный фашистами после выступления в Бад-Эльстере, Гельц снова вернулся в Москву. Написал мне. Приехал в Ленинград. Я помогала ему как переводчик в порту. Он возобновил разговор о Германии. И сказал, что для этого мне надо овладеть основами учения Маркса — Ленина и получше освоить язык. Вскоре он вызвал меня с отцом в Москву. Я осталась учиться. Наш брак был зарегистрирован в декабре 1930 года и длился до весны 1933 года. (Елена Серебровская "Верим, верны!: документальная повесть", 1968)
Одним словом - поехали на виллу Герцфельде куда-то далеко, может быть, в Далем, не помню уж... [С]разу увидели легендарного. Своей наружностью Макс Гельц меня поразил - ничего немецкого. Цыган. Низкий, коренастый, жгучий брюнет, с тонкими чертами лица, в повадках что-то физически сильное, подлинно пролетарское. Федина Гельц заключил сразу в товарищеские объятия (как представителя "той страны, где светит незакатное солнце трудящихся"). По сторонам Гельца - две чрезвычайно миловидные, даже красивые девицы, типичные немки, и почему-то в каких-то белых не то туниках, не то хитонах. За обильным - едой, закусками, напитками — столом девушки сели по сторонам легендарного. Мы - напротив. Обед прошел довольно пусто, говорились какие-то банальности. Федин спрашивал, конечно, Макса Гельца, когда же он приедет в Советскую Россию? Тот отвечал, что скоро собирается и будет счастлив побывать в стране трудящихся. Должен сказать, что Макс Гельц, чью авантюрно-разбойничью биографию я знал так же, как все читающие газеты, мне понравился. Что-то вроде "пролетарского Котовского". В разговоре - большая непосредственность, искренность, даже какая-то детскость, если хотите. Это не какой-то там "партийный спекулянт" Герцфельде. Гельц — человек из народа, с своими бредовыми разбойно-анархо-коммунистическими идеями, причем, по-моему, гораздо больше "анархо", чем "коммуно". Сарынь на кичку! Бунтарь. Сорвиголова. Подлинный desperado! За столом он был весел, смеялся, выпивал, позднее он действительно уехал в Советский Союз...
В машине мы обменивались с Фединым впечатлениями... Когда я заговорил о "явлении" Макса Гёльца, он поддакивал мне без интереса, а когда я сказал: "А эти девушки в каких-то белых хитонах просто очаровательны..." - он посмотрел на меня с явным соболезнованием, сказав: — "А ты понимаешь, что это за "очаровательные девушки" в хитонах? Они же приставлены к Максу..." - "Как "приставлены"?" - "Эх, вы, эмигранты, эмигранты, нехитрый народ, ничего-то вы, Роман, в наших делах не понимаете и никогда не поймете. Я как только глянул на "этих девушек", сразу все понял... Они лее приставлены к этому Максу "органами". И неважно, что они спят с ним, это, кстати, тоже входит в их службу, но это не главное, а главная их обязанность — прояснить Макса. Ты видишь же, он природный, настоящий разбойник, а разбойник - плохой партиец, потенциально опасен, вот девушки в хитонах его и освещают..." (Роман Гуль «Я унес Россию.», т.1, 1981)
Первого мая во время демонстрации увидела на трибуне рядом с Кировым Макса Гельца. Узнав, что он будет выступать в 191-й школе, я пришла туда с двумя школьными товарищами. Мы загорелись желанием пригласить его и в нашу школу. Сквозь кордон дежурных учителей я пробралась в учительскую, объявила Гельцу для солидности о своем звании вожатой и попросила выступить у нас и этим помочь наладить интернационально-воспитательную работу
Макс Гельц отдыхал после выступления, ждал машину и не спешил. Он расспрашивал меня о пионерской работе и школьном самоуправлении, о моей семье, родителях, братьях. Объяснил, что в городском комитете партии составлен план его выступлений и раньше надо узнать, найдется ли свободный час. Записал мой адрес и обещал дать ответ. Часа через два мне домой привезли от него письмо. Обращаясь на «вы», он писал, что выступить не сможет, но вечером заедет на десять минут. Приехав, он познакомился и побеседовал с моими родными. Гельцу было тогда сорок два года. Был он среднего роста, черноволос, кареглаз, порывист. Речь любил сдабривать шуткой.
Человек пламенный, иной раз необузданный, он более семи лет провел в тюрьмах, сплошь в одиночках. Все это время он продолжал борьбу против ненавистного ему капиталистического строя, не уступил даже в малости, не дал себя подкупить .
За его освобождение боролся специальный комитет под руководством журналиста Эгона Эрвина Киша. По заданию партии и рекомендации Вильгельма Пика в тюрьме с Гельцем оформила брак молодая коммунистка Траута. Она сделала очень много для его освобождения. Сейчас она живет в Праге, учительствует. Выйдя на свободу, Макс Гельц рассказал о своей жизни в книге "От Белого креста к Красному знамени". Мне трудно было скрыть восхищение его мужеством.
И он спросил: "А ты не побоялась бы оказаться вместе со мной в Германии? Там ведь не только революционные песни и митинги, там тюрьмы и кровь". Я ответила, не задумываясь. Он уехал. Осенью, раненный фашистами после выступления в Бад-Эльстере, Гельц снова вернулся в Москву. Написал мне. Приехал в Ленинград. Я помогала ему как переводчик в порту. Он возобновил разговор о Германии. И сказал, что для этого мне надо овладеть основами учения Маркса — Ленина и получше освоить язык. Вскоре он вызвал меня с отцом в Москву. Я осталась учиться. Наш брак был зарегистрирован в декабре 1930 года и длился до весны 1933 года. (Елена Серебровская "Верим, верны!: документальная повесть", 1968)
На момент вступления в брак с М.Гельцем Елене Павловне исполнилось 15 лет. За несколько месяцев до того, в марте 30-го, он женился на 19-летнeй Ольге Голубчик, а уже через полгода, судя по записи в дневнике, увлекся "тов.А.Пугавко". Коломенской комсомолке Ариадне Пугавко (впоследствии А.Гельц-Тур) тогда тоже было 15 с небольшим, А.Ю.Ватлин датирует брак с Пугавко июнем 1931-го, немецкие биографы Гельца июнем 1932-го, в дневниках Гельца за оба месяца нет ни слова о бракосочетании.
Богатая духовная жизнь анархоказановы всегда привлекала внимание как соратников ("Во время лечения в санатории у него параллельно развивались романы с шестью женщинами", Э.Волленберг), так и летописцев ("ткачихи ездили к нему в гости целыми фабриками", А.Ю.Ватлин), и лишь чопорная Елена Дмитриевна Стасова бессильно стучала по столу сухим кулачком: "Об отношении Гельца к женщинам, комсомолкам и пионерам мне было сообщено товарищами, которые с ним ездили... Факты же таковы, что по моему мнению необходимо т. Гельца серьёзно лечить". (цит. по А.Ю.Ватлин "Немецкий Пугачев")
Макс Гельц родился в 1889 в Саксонии в бедной семье, вынужден был уже в детстве зарабатывать себе на жизнь. В юности он состоял в протестантском обществе "Белый Крест", проповедовавшем воздержание и отказ от онанизма - отсюда название мемуаров "От Белого креста к Красному знамени". Черед красного знамени настал после первой мировой (Гельц был на фронте). В 1919 году он вступил в компартию Германии, но вскоре был из нее исключен, так как самочинно организовал в родной Саксонии боевые отряды, задававшие жару богатеям и толстосумам. Коммунисты находили робингудовщину Гельца чересчур радикальной. Мемуары Гельца читаются как отчет батьки Махно о служебной командировке на Дикий Запад:
Я отправил к бургомистру двух парламентеров с требованием тотчас же связаться с полицейским майором Фольте и потребовать чтобы полиция незамедлительно покинула Айслебен, иначе я подожгу город со всех сторон. На самом деле я ни на секунду не допускал, что после этой угрозы Фольте со своими людьми уберется из города. Но я был полностью уверен, что он выйдет из здания, под защитой которого засел, чтобы воспрепятствовать объявленным поджогам. В открытых уличных боях мы бы лучше справились с полицией и достигли бы цели без больших жертв. Чтобы добавить весу угрозе, по истечении назначенного срока я собственными руками поджег одно из зданий. Потом с отрядом из восьми человек я отправился в центр города и разбил некоторое количество витрин, чтобы охваченные ужасом буржуи и бургомистр активнее призывали бы полицейских на защиту. Стремясь избежать волнений, я возложил эту малоприятную задачу на себя. По всем расчетам нормального человека, полиция, призванная заботиться о спокойствии и порядке, должна была вмешаться, ведь и числом и оружием она значительно превосходила рабочий отряд. Но в моем чудесном плане не был учтен самый существенный фактор: недостаточная храбрость полицейских. Хотя городские чиновники немедленно по телефону известили полицию о поджогах и разрушениях, хотя сам бургомистр умолял стражей порядка защитить город от нависшей над ним угрозы, полиция спокойно осталась сидеть в своем здании и предоставила город своей судьбе.
В 1921-м Гельца, наконец, изловили и приговорили к пожизненному заключению. Но прогрессивная коммунистическая (к тому времени он был снова принят в КПГ) общественность грудью встала на его защиту. В 1928-м Гельца амнистировали, в 1929-м он уехал в СССР, где выступал с зажигательными речами на заводах им.Макса Гельца, в колхозах им.Макса Гельца и в школах им.Макса Гельца (имя томившегося в застенке узника было пущено рачительными соратниками в пропагандистский оборот), а также поправлял в санаториях подорванное здоровье.
Но баррикады по-прежнему манили:
исход чего, однако, оказался плачевен:
Около семи вечера мы прибыли в Бад Эльстер. Большой зал пивной был уже переполнен, охранявшая вход полиция не хотела пускать наших товарищей... Я поднялся на трибуну и попросил участников собрания немного сдвинуть столы, чтобы пустить в зал оставшихся на улице. Фашисты немедленно взвопили: "Нет! Нет!" Тогда я сказал: "Что ж, давайте проголосуем". И тут же в мою голову метнули сразу несколько пивных кружек, дюжина фашистов стащила меня с трибуны, они начали обрабатывать меня дубинками, пивными кружками и пинками.
Когда я упал на пол и, ощутив небывалую ярость этих ударов (кровожадные изверги главным образом лупили своими орудиями убийства и пивными кружками мне по черепу), понял, что живым мне отсюда не выбраться, мои мысли сконцентрировались лишь на одном: орден Красного Знамени, который я надел по настойчивой просьбе товарищей, сражавшихся со мной бок о бок в 1920-21 г.г., не должен попасть в бандитские руки...
Когда я упал на пол и, ощутив небывалую ярость этих ударов (кровожадные изверги главным образом лупили своими орудиями убийства и пивными кружками мне по черепу), понял, что живым мне отсюда не выбраться, мои мысли сконцентрировались лишь на одном: орден Красного Знамени, который я надел по настойчивой просьбе товарищей, сражавшихся со мной бок о бок в 1920-21 г.г., не должен попасть в бандитские руки...
После возвращения в СССР Гельц попытался найти себе применение на стройках коммунизма. Но командировка в Кузнецк закончилась скандалом с местным партийным боссом Хитаровым. Гельц переехал в Темиртау, где устроился работать простым шахтером, что подвигло его на размышления, полные глубинной диалектики:
Наши шахты совсем новые, поэтому работа не механизирована. Все чрезвычайно примитивно. Мы должны спускаться в шахту по бесконечным деревянным лестницам и по ним же лезть наверх... Отбойные молотки производят невероятный шум, кажется, что барабанные перепонки сейчас лопнут....
В капиталистической Германии (и в других капиталистических странах) сейчас хотят отказаться от машин и их уничтожить. Машины в руках капиталистов лишают миллионы людей работы и хлеба. Но машины в руках рабочих и крестьян в советской стране ликвидируют безработицу, упрощают труд и являются источником богатства, радости и пролетарской культуры.
В капиталистической Германии (и в других капиталистических странах) сейчас хотят отказаться от машин и их уничтожить. Машины в руках капиталистов лишают миллионы людей работы и хлеба. Но машины в руках рабочих и крестьян в советской стране ликвидируют безработицу, упрощают труд и являются источником богатства, радости и пролетарской культуры.
Летом 1932-го Гельц возвратился в Москву. Чем дальше, тем сильнее он чувствовал себя лишним в стране первой пятилетки. В июне он обратился в КПГ с просьбой выпустить его в Германию для ведения предвыборной кампании, но получил отказ. 21 августа он пишет в Коминтерн:
Информирую Вас, что как только я разберусь со своими делами в Москве (я еду на днях в Сестрорецк, чтобы забрать жену из санатория), я вернусь в Германию. Мой отъезд произойдет против воли немецкой партии. Немецкая партия пытается воспрепятствовать моему отъезду – не по политическим причинам, а потому что одному товарищу в ЦК КПГ не нравится моя физиономия и потому что я не согласен вместо политической работы чистить в ЦК КПГ ботинки. Я понимаю, что мой шаг, возможно, повлечет за собой исключение из партии. И все же этот вариант лучше для партии и Советской власти, чем дальнейшее пребывание здесь, которое приведет к тому, что я плюну в лицо товарищу Стасовой или пущу себе пулю в лоб. Бесчестная и недостойная травля со стороны товарищей Стасовой и Хитарова заставляет меня покидать Советский Союз с бесконечным разочарованием в сердце.
Но покинуть Советский Союз оказалось куда труднее, чем в него въехать. В январе 1933-го Гельц все еще в Москве. В письме к экс-супруге Трауте Гельц он называл себя "единственным безработным в Советском Союзе".
И тут история получает неожиданный (предсказуемый?) поворот. Надо заметить, что Гельц был вполне в курсе той роли, которую играли в СССР компетентные органы, всячески старался поддерживать контакты с ГПУ, дружил с Розенфельдом и Герсоном, не стеснялся просить о помощи даже в мелочах: теплые пальто для поездки в Кузнецк ему и жене шились в ателье ГПУ.
Но дружба дружбой, а табачок врозь. В марте 1933-го на стол тов.Сталину лег примечательный документ.
Часть вторая
Источники:
У.Пленер (изд.) "Max Hoelz: »Ich grüße und küsse Dich – Rot Front!«", 2005.
А.Ватлин "Немецкий Пугачёв", "Родина", 2006, №2
M.Hoelz "Vom weißen Kreuz zur roten Fahne", 1929