Часть третья: Гребец и Сирены.
Конечно, прозрачный псевдоним ("Kiefer"-сосна, "Hölz"- древесина), использованный немецкими дипломатами, вряд ли смог кого-то обмануть. Сталин знал наверняка, что о плане нелегального перехода границы, разрыве со своим прошлым и желании передать германскому правительству "сведения весьма важного внутриполитического значения" Густаву Хильгеру рассказывал Макс Гельц, символ революционной борьбы, крестник заводов, газет, пароходов и протчая, протчая.
Человек, всего два года назад получивший от нацистов пивной кружкой по черепу, сегодня заявлял, что считает "теперешний курс в Германии" "совершенно правильным".
Другое дело, что Хильгер скорее всего действовал еще по веймарским канонам, не вполне осознавая правила игры и запросы нового режима. Был ли Гельц действительно интересен нацистам в 1933-м с политической или пропагандистской точки зрения? Пример Карла Альбрехта, попавшего в Германию годом позже, говорит об обратном.
Мне не удалось установить, была ли желаемая заметка опубликована в немецкой печати. Некоторую связь с ее заключительным предложением – "Его родные в Германии давно уже не имеют от него никаких сообщений" - можно усмотреть в факте, что месяц спустя в ЦК КПГ обратилась мать Макса Гельца:
Люди, возвращающиеся из Советского Союза, а также политические противники КПГ утверждают, что Макс Гельц отправлен в ссылку или изолирован или даже что он уже оказался там, где кончают свой путь все искатели правды, не пришедшиеся ко двору (цит. по А.Ю.Ватлин "Немецкий Пугачев")
17 апреля представитель КПГ при Коминтерне Хеккерт ответил ей:Уважаемая госпожа Гельц. Извините, что я лишь сейчас отвечаю на Ваше письмо в центральный комитет КПГ – виной тому ситуация в Германии. По получении Вашего письма я немедленно распорядился передать копию Вашего письма Вашему сыну Максу, который живет в Москве и попросил его срочно ответить Вам. Думаю, что Ваш сын сам незамедлительно подтвердит, что чувствует себя хорошо и бодро.
Более вероятно, впрочем, что прямой связи между запросом матери и посещением Гельцем немецких дипломатов нет. Как видно из записки Хильгера, Гельц хотел обезопасить себя всеми возможными способами, не исключено, что он попросил одного из уезжающих в Германию знакомых связаться там с его матерью и попросить ее направить запрос в ЦК партии.
Итак, 21 или 22 марта Сталин ознакомился с содержанием докладных записок Хильгера. Тогда же Гельц обратился с письмами в ИККИ (Пятницкому) с просьбой провести его "партийную чистку" и снять с него обвинения, высказанные Стасовой, Хитаровым и пр. Хотя это можно при некотором желании счесть попыткой "пересмотреть и уладить расхождения с различными ответственными членами партии", никаких просьб о том "чтобы Коминтерн послал его с заданием в Германию" в письме нет.
Между 22 марта и 2 апреля Гельц узнает, что информация о его встречах (он надеется, что лишь об одной встрече) с Хильгером и Пфейфером стала достоянием ОГПУ и пытается упредить удар:
Москва, 2 апреля 1933
В Президиум Исполкома Коминтерна.
В середине марта этого года я находился в положении, которое побудило меня сделать роковой шаг. После моего возвращения из Сибири (летом 1932) я многократно направлял в ЦКК и ИККИ заявления и запросы, преследовавшие цель разобраться и остановить давно ведущуюся против меня кампанию с тем, чтобы вернуть мне возможность работать. Мои заявления и запросы не дали желаемого результата. К этому добавилось то, что шаги и действия, предпринятые против меня товарищем С[тасовой], вызывали серьезные опасения, что однажды я вследствие каких-либо доносов и оговоров буду арестован нашими товарищами и друзьями из ГПУ. Уже летом прошлого года в письме (из Сестрорецка) я высказывал это опасение товарищу Пятницкому.
По этой причине я уже тогда обдумывал возможность нелегального перехода границы, так как в визе для возвращения в Германию мне было отказано. Мысль, что из-за каких-то грязных измышлений я буду однажды арестован нашими друзьями из ГПУ (вследствие выходок товарища С[тасовой], которая зашла так далеко, что дискредитировала меня с трибуны большой конференции) произвела на меня такое угнетающее воздействие, что я решился на отчаянный шаг. Я пошел в частную квартиру служащего в посольстве д-ра Пфейфера, чтобы узнать, нет ли возможности отсюда уехать. Пфейфер позвал для участия в разговоре еще одного сотрудника. Сначала эти люди не хотели верить, что я Гельц. Пфейфер несколько раз повторил, что я не Гельц, потому что он сам хорошо знает Гельца. Наконец, у меня создалось твердое впечатление, что эти люди считают мое требование провокацией. Я рассказал им в силу каких причин я хочу отсюда уехать. Что я не могу больше работать, что против меня организована травля. Я также сказал, что не хочу ехать в Германию, а лучше в другую страну, чтобы заниматься там физическим трудом. Политическую работу я более вести не хочу. В начале они были довольно холодны, потом стали более открыты (они обнадежили меня, что помогут мне уехать), под конец однако – после того как вышли в соседнюю комнату с тем, чтобы, вероятно, посовещаться – снова стали очень холодны и объяснили мне, что смогут мне помочь, лишь если я совершенно официально обращусь в посольство. Я объяснил, что не смогу этого сделать, так как буду немедленно арестован.
Макс Гельц.
В Президиум Исполкома Коминтерна.
В середине марта этого года я находился в положении, которое побудило меня сделать роковой шаг. После моего возвращения из Сибири (летом 1932) я многократно направлял в ЦКК и ИККИ заявления и запросы, преследовавшие цель разобраться и остановить давно ведущуюся против меня кампанию с тем, чтобы вернуть мне возможность работать. Мои заявления и запросы не дали желаемого результата. К этому добавилось то, что шаги и действия, предпринятые против меня товарищем С[тасовой], вызывали серьезные опасения, что однажды я вследствие каких-либо доносов и оговоров буду арестован нашими товарищами и друзьями из ГПУ. Уже летом прошлого года в письме (из Сестрорецка) я высказывал это опасение товарищу Пятницкому.
По этой причине я уже тогда обдумывал возможность нелегального перехода границы, так как в визе для возвращения в Германию мне было отказано. Мысль, что из-за каких-то грязных измышлений я буду однажды арестован нашими друзьями из ГПУ (вследствие выходок товарища С[тасовой], которая зашла так далеко, что дискредитировала меня с трибуны большой конференции) произвела на меня такое угнетающее воздействие, что я решился на отчаянный шаг. Я пошел в частную квартиру служащего в посольстве д-ра Пфейфера, чтобы узнать, нет ли возможности отсюда уехать. Пфейфер позвал для участия в разговоре еще одного сотрудника. Сначала эти люди не хотели верить, что я Гельц. Пфейфер несколько раз повторил, что я не Гельц, потому что он сам хорошо знает Гельца. Наконец, у меня создалось твердое впечатление, что эти люди считают мое требование провокацией. Я рассказал им в силу каких причин я хочу отсюда уехать. Что я не могу больше работать, что против меня организована травля. Я также сказал, что не хочу ехать в Германию, а лучше в другую страну, чтобы заниматься там физическим трудом. Политическую работу я более вести не хочу. В начале они были довольно холодны, потом стали более открыты (они обнадежили меня, что помогут мне уехать), под конец однако – после того как вышли в соседнюю комнату с тем, чтобы, вероятно, посовещаться – снова стали очень холодны и объяснили мне, что смогут мне помочь, лишь если я совершенно официально обращусь в посольство. Я объяснил, что не смогу этого сделать, так как буду немедленно арестован.
Макс Гельц.
Через месяц наступает кризис:
Москва, 7 мая 1933
Товарищу Сталину.
Уважаемый товарищ Сталин,
Мне ясно, что ты не можешь лично заботиться обо всем. Этим я объясняю тот факт, почему моя (обращенная к тебе в прошлом году) просьба помочь мне и организовать комиссию по проверки обвинений против меня, не дала результата.
Товарищи Пятницкий и Мануильский потратили немало времени и чрезвычайно старались снова создать мне возможность для деятельности. Товарищи полагали, что наилучшим способом будет дать мне подходящую работу и одновременно взять надо мной шефство, т.е. всегда открыто говорить со мной, если появляются какие-то жалобы или претензии (Я счел это прекрасной идеей и был благодарен товарищам за предложение)
Но предпосылками для серьезной и успешной работы были:
1) открытый и основательный разговор Коминтерна со мной о совершенных мной во время прежней работы настоящих или мнимых ошибках
2) ликвидация последствий определенной политики МОПРа против меня
Я признал, что совершил большую ошибку по отношению к товарищу Стасовой, дважды подав на нее заявления в ЦКК. Товарищ Стасова имеет столь большие заслуги в революционном движении, что моя бестактность по отношению к ней была непростительной глупостью и дерзостью. Я был готов признать эти ошибки публично.
Но несмотря на все мои усилия и повторные обещания со стороны товарищей Пятницкого и Мануильского, проблемы, упомянутые мной выше, до сих пор не разрешены.
Через три недели исполнится ровно год, как я сижу здесь в Москве без серьезной работы.
Но моя ли в этом вина???
Согласно уставам партии и Коминтерна, ЦКК и ИККИ имеют право в любой момент провести партчистку отдельных членов. Поэтому в прошлом году, равно как и в этом, я несколько раз писал заявления в ЦКК и ИККИ с просьбой провести партчистку. Сделанные мне в связи с этим обещания не были осуществлены. Невозможно понять, почему партиец с многолетним стажем не может иметь права всеми записанными в уставе способами добиваться того, чтобы ответственные органы открыто обсудили со мной мои ошибки и дали мне возможность объясниться. Я твердо убежден, что товарищи Пятницкий и Мануильский искренне и всерьез старались устранить проблемы. Но факт, что ничего не происходит, доказывает, что где-то существует немалое противодействие. В связи с продолжающимися затяжками и отговорками я оказался в состоянии полной безнадежности.
Чтобы предохранить меня от того, что в этом состоянии я еще раз обращусь к нашим врагам, я сейчас забаррикадируюсь в собственной комнате. Если кто-то попытается проникнуть сюда силой, это будет иметь очень тяжелые последствия. Люди, которым не хватает смелости открыто говорить со мной о моих ошибках, не имеют и права препятствовать моим действиям.
Были - и всегда будут – кретины, которые начинают беспокоиться о ребенке лишь после того, как выплеснули его с водой.
Год – целый год – сидения здесь, в стране Советов, без работы – гораздо более тяжел и изнурителен, чем восемь лет прозябания в буржуазных застенках.
У меня больше нет надежды!
Рот фронт!
Москва, 8 мая 1933
Товарищу Артузову, начальнику ИНО ОГПУ.
Уважаемый товарищ,
Прилагаю письмо товарищу Сталину и прошу передать его по назначению.
Далее информирую Вас о том, что сегодня я запираю свою комнату изнутри и никого не буду пускать внутрь. На любое применение силы я готов ответить всеми возможными средствами. У меня достаточно патронов, а также на всякий случай, горючий спирт и бензин.
За все что сейчас последует, благодарите кретинов, которые дали Вам совет оборудовать в моем доме наблюдательный пункт ГПУ для слежки за мной. Следить за людьми – в том числе за коммунистами – неотъемлемое право и обязанность ГПУ. Но в интересах ГПУ, в интересах решения поставленной перед ним задачи, да и в интересах авторитета партии позаботиться о том, чтобы ведущие слежку органы не действовали так невероятно глупо и неумело, что каждый коридорный и официант здесь знает: за М.Гельцем следят его же друзья из ГПУ.
То, чего Вы хотите добиться в результате наблюдения, вы могли бы получить гораздо проще, дешевле и быстрее. Надо были лишь спросить меня или дать задание узнать у меня, с кем и о чем я веду разговоры. Я бы всегда давал совершенно откровенную и самую точную информацию. У меня нет тайн перед моей партией и ГПУ. То, что Вы следите за мной, как за врагом СССР – это говорит не против меня, а, к сожалению, против Вас и других залуженных товарищей. Это показывает, как плохо Вы знаете Ваших людей, т.е. преданных Вам людей. И это показывает, до какого градуса дошла давно ведущаяся против меня кампания.
Рот Фронт.
Макс Гельц.
Товарищу Сталину.
Уважаемый товарищ Сталин,
Мне ясно, что ты не можешь лично заботиться обо всем. Этим я объясняю тот факт, почему моя (обращенная к тебе в прошлом году) просьба помочь мне и организовать комиссию по проверки обвинений против меня, не дала результата.
Товарищи Пятницкий и Мануильский потратили немало времени и чрезвычайно старались снова создать мне возможность для деятельности. Товарищи полагали, что наилучшим способом будет дать мне подходящую работу и одновременно взять надо мной шефство, т.е. всегда открыто говорить со мной, если появляются какие-то жалобы или претензии (Я счел это прекрасной идеей и был благодарен товарищам за предложение)
Но предпосылками для серьезной и успешной работы были:
1) открытый и основательный разговор Коминтерна со мной о совершенных мной во время прежней работы настоящих или мнимых ошибках
2) ликвидация последствий определенной политики МОПРа против меня
Я признал, что совершил большую ошибку по отношению к товарищу Стасовой, дважды подав на нее заявления в ЦКК. Товарищ Стасова имеет столь большие заслуги в революционном движении, что моя бестактность по отношению к ней была непростительной глупостью и дерзостью. Я был готов признать эти ошибки публично.
Но несмотря на все мои усилия и повторные обещания со стороны товарищей Пятницкого и Мануильского, проблемы, упомянутые мной выше, до сих пор не разрешены.
Через три недели исполнится ровно год, как я сижу здесь в Москве без серьезной работы.
Но моя ли в этом вина???
Согласно уставам партии и Коминтерна, ЦКК и ИККИ имеют право в любой момент провести партчистку отдельных членов. Поэтому в прошлом году, равно как и в этом, я несколько раз писал заявления в ЦКК и ИККИ с просьбой провести партчистку. Сделанные мне в связи с этим обещания не были осуществлены. Невозможно понять, почему партиец с многолетним стажем не может иметь права всеми записанными в уставе способами добиваться того, чтобы ответственные органы открыто обсудили со мной мои ошибки и дали мне возможность объясниться. Я твердо убежден, что товарищи Пятницкий и Мануильский искренне и всерьез старались устранить проблемы. Но факт, что ничего не происходит, доказывает, что где-то существует немалое противодействие. В связи с продолжающимися затяжками и отговорками я оказался в состоянии полной безнадежности.
Чтобы предохранить меня от того, что в этом состоянии я еще раз обращусь к нашим врагам, я сейчас забаррикадируюсь в собственной комнате. Если кто-то попытается проникнуть сюда силой, это будет иметь очень тяжелые последствия. Люди, которым не хватает смелости открыто говорить со мной о моих ошибках, не имеют и права препятствовать моим действиям.
Были - и всегда будут – кретины, которые начинают беспокоиться о ребенке лишь после того, как выплеснули его с водой.
Год – целый год – сидения здесь, в стране Советов, без работы – гораздо более тяжел и изнурителен, чем восемь лет прозябания в буржуазных застенках.
У меня больше нет надежды!
Рот фронт!
Москва, 8 мая 1933
Товарищу Артузову, начальнику ИНО ОГПУ.
Уважаемый товарищ,
Прилагаю письмо товарищу Сталину и прошу передать его по назначению.
Далее информирую Вас о том, что сегодня я запираю свою комнату изнутри и никого не буду пускать внутрь. На любое применение силы я готов ответить всеми возможными средствами. У меня достаточно патронов, а также на всякий случай, горючий спирт и бензин.
За все что сейчас последует, благодарите кретинов, которые дали Вам совет оборудовать в моем доме наблюдательный пункт ГПУ для слежки за мной. Следить за людьми – в том числе за коммунистами – неотъемлемое право и обязанность ГПУ. Но в интересах ГПУ, в интересах решения поставленной перед ним задачи, да и в интересах авторитета партии позаботиться о том, чтобы ведущие слежку органы не действовали так невероятно глупо и неумело, что каждый коридорный и официант здесь знает: за М.Гельцем следят его же друзья из ГПУ.
То, чего Вы хотите добиться в результате наблюдения, вы могли бы получить гораздо проще, дешевле и быстрее. Надо были лишь спросить меня или дать задание узнать у меня, с кем и о чем я веду разговоры. Я бы всегда давал совершенно откровенную и самую точную информацию. У меня нет тайн перед моей партией и ГПУ. То, что Вы следите за мной, как за врагом СССР – это говорит не против меня, а, к сожалению, против Вас и других залуженных товарищей. Это показывает, как плохо Вы знаете Ваших людей, т.е. преданных Вам людей. И это показывает, до какого градуса дошла давно ведущаяся против меня кампания.
Рот Фронт.
Макс Гельц.
Письма схожего содержания Гельц направил тогда же в Коминтерн – Пятницкому и Хеккерту. По всей видимости, перспектива публичного самосожжения иконы рабочего движения в центре Москвы не вдохновила Артузова, и началось то, что А.Ю.Ватлин метко обозначил, как "беседу психоаналитика со своим пациентом". Гельцу постарались внушить, что все в порядке, все проблемы сейчас разрешатся. Для рассмотрения конфликтов назначили третейского судью – немецкого коммуниста Лео Флига. Подход Флига произвел на Гельца крайне благоприятное впечатление (из дневника: он первый человек, который не повторяет попугаем всю ту чушь, которую против меня нагородили) 20 мая Гельц записывает в дневник, что принес Флигу еще несколько документов, в том числе "военный билет и немецкую парткнижку" (Значит ли это, что Хильгер вернул ему военный билет?) 31 мая Гельц встречается со Стасовой и та к его изумлению рассказывает, что никаких недопониманий между ними больше нет: на прошлом "поставлен жирный крест". 8 июня его принимает Пятницкий, рассказывает, что вопрос с проведением партчистки решен, и всячески обандеживает.
Вскоре после этого Гельцу дают новую работу. Сперва он отправляется с агитбригадой железнодорожников в Тамбов, в августе (под псевдонимом Хаммер) едет работать в совхоз под Горьким. Последняя запись в дневнике Гельца датирована 10 августа 1933г. 25 августа нацисты лишают его в числе 33 других видных коммунистов и социал-демократов немецкого гражданства. Жена Ада сообщает ему об этом в письме. 7 сентября она же передает слова Лео Флига, что партчистка состоится в этом же месяце. 12 сентября – последнее письмо Ады – чистка состоится в конце месяца, но точная дата еще неизвестна, поэтому пока нет смысла отрывать Гельца (Хаммера) от работы в совхозе.
16 сентября труп Макса Гельца был выловлен рыбаками из Оки. "Партийный некролог предлагал следующую версию: Гельц утонул, упав с лодки во время внезапно налетевшей грозы" (А.Ю.Ватлин) Самоубийство, несчастный случай (Гельц был превосходным пловцом), убийство?
Опубликованные во второй части материалы безусловно добавляют аргументов в пользу последней версии. Предатель и смутьян Макс Гельц утонул в Оке, вождь рабочего класса и легендарный партизан Макс Гельц занял свой пьедестал в ряду героических, но мертвых коммунистов.